Татьяна Орлова

«Чайка», самая загадочная пьеса Чехова, как оказалось, является одной из самых популярных в мире. Однажды выяснили, что каждый вечер на всех мировых сценах идет 40 «Чаек». Сегодня только в Минске «Чайку» играют в трех театрах.

Что происходило с «Чайкой» за сто лет ее сценической истории? Первый показ в петербургском Александринском театре так покоробил Чехова фальшивой актерской игрой и напыщенной театральностью, что он поклялся вообще больше не писать пьес. Только позже умные головы объяснили этот неслыханный провал неподготовленностью режиссуры и  актеров к освоению новых принципов чеховской драматургии.

Положение театра в то время было ужасным. Застой. Мещанство. Ромен Ролан утверждал, что сцены Европы похожи на публичный дом. И сам Чехов говорил, что актеры на целых 75 лет отстали в развитии от русского общества. Спасти положение должна была новая драма, которую связывали с творчеством Стриндберга, Метерлинка, Гауптмана, Шоу. И Антона Павловича Чехова.

Первый успех «Чайки» был связан с деятельностью Московского художественного театра, принципиальной борьбой его лидера Константина Станиславского с ложным пафосом, декламацией, актерским наигрышем. Утверждалось главное требование чеховской эстетики — «интеллигентность тона», что преобразовало мировую сцену и сделало «Чайку» пьесой времени.

Театр-посредник между автором и зрителем. Стоит помнить, что у классиков всегда есть свои внутренние законы и с ними надо считаться. Провал и успех могут чередоваться. Первое происходит от вялости постановочного мышления. Второе возникает тогда, когда режиссеры и актеры занимаются тонкой психологической разработкой характеров и доискиваются до природы чувств.

«Если бы знать!» — восклицал когда-то Чехов. Где уж ему было знать, что станет твориться с его пьесами через сто лет! Весь двадцатый век театры старались по возможности представлять зрителям чеховские произведения так, как задумал сам Чехов и на практике осуществлял Московский художественный театр. Пришли другие времена, и новые поколения по-своему стали смотреть на классику. Приблизительно так, как смотрят молодые на заслуженных стариков. Признают почтенный возраст и заслуги, правда, с долей скептицизма. До поры не хотят перенимать их опыт, слушать советы. Очень хочется все делать по-своему, особенно беззаботно смеяться над серьезным, иронизировать по поводу нежных чувств и старомодных убеждений. Все это в искусстве называется новым взглядом и стилем.

Новый взгляд имеет право быть. Это естественно. По поводу нового стиля хотелось бы порассуждать подробнее.

За Чехова всегда борются истинные театралы и просвещенная интеллигенция, не дают в обиду учителя, вузовские педагоги. Да и сами тексты сопротивляются кавалеристским наскокам продвинутых режиссеров, потому что главное у Чехова — мудрый психологический подтекст, который никогда не раскроется глупому и необразованному.

В последние годы спектакли по Чехову вызывают бурные дискуссии. Не стал исключением и нынешний сезон. А началось все в 2009-м с русско-белорусского проекта «Свадьба» в Национальном театре имени Янки Купалы. Постановочная бригада из Москвы вместе с режиссером Владимиром Панковым испытывали актерскую труппу Купаловского театра на умение играть по-новому, по-современному. (Можно подумать, что прежде здесь играли всегда старомодно?!) На языке театроведов это называется так: произошло столкновение театра представления и театра переживания. Наши актеры с успехом освоили чеховский водевиль в жанре саунд-драмы. Съездили со спектаклем в Москву и в Париж. Получили множество восторженных отзывов, но работа в таком стиле была одноразовой. В дальнейшем всегда вспоминали короткий эпизод со Свадебным генералом в исполнении народного артиста Геннадия Овсянникова исключительно потому, что игрался он средствами психологического театра. Старое в новом и новое зазвучало по-иному.

Подбросил поленьев в огонь критики Белорусский государственный театр кукол. Главный режиссер Алексей Лелявский с пятилетними перерывами создавал свою чеховскую трилогию: «С Парижем покончено!..» («Вишневый сад»), «Чайка. Опыт прочтения» («Чайка»), «Драй швестерн» («Три сестры»). Эпатажный режиссер, не слишком озабоченный наполняемостью зрительного зала, последовательно разрушал все привычные представления о чеховских героях. Так в «Чайке» он вообще объединил Тригорина и Треплева одним исполнителем, вывел множество маленьких, смешных, нелепых человечков, с которыми взрослые актеры играют как дети с куклами. Птицу чайку легко убивают простой мухобойкой. Тригорин ловит на удочку крокодила. Нина выслеживает его, сидя на дереве. Есть и огромное красное ружье, что обязательно должно выстрелить в финале. Фарс, да и только.

В Республиканском театре белорусской драматургии появилась «Чайка» на свежем воздухе. Режиссер Валерий Анисенко вырыл колдовское озеро у себя на даче, соорудил летнюю сцену и амфитеатр для зрителей. На спектакль публику привозили на автобусах, потчевали легким фуршетом.

На фестиваль «Панорама» приехала сюрреалистическая «Чайка» литовского режиссера Йонаса Вайткуса из Санкт-Петербурга, а этой осенью другой литовский режиссер Оскарас Коршуновас своей «Чайкой» примирил новаторов и консерваторов. Эта работа на сайте «Театральная Беларусь» в результате опроса критиков была названа спектаклем-событием, когда возникает новый взгляд на мир. Возможно, он завел маховик интереса именно к этой пьесе.

В Молодежном театре выпускник Школы-студии МХАТ Искандер Сакаев решил встряхнуть не испорченную знаниями в театральной сфере публику вовсе не деревенской пасторалью, а собственной сценической редакцией текста, пластической, световой, звукошумовой партитурой, целлофановым материалом и бесчисленными стульями. Называется сие действо «Чехов. Комедия. Чайка». Можно назвать и по-другому. Например, «Чехов. Балаган. Чайка» или «Чайка. Чучело. Новые формы». Не смутил даже монолог Поприщина из гоголевских «Записок сумасшедшего». Безумства и игровая стихия хорошо понятны молодежи. Главное, все довольны: и театр, и зрители. В кассе, говорят, лишних билетов нет.

В довершение премьера «Чайки» на сцене Театра имени Янки Купалы. В кого выстреливает знаменитое чеховское ружье в постановке Николая Пинигина?

Каждое время выбирает в пьесе что-то свое. Сегодня мы обнаруживаем свободу по отношению к «Чайке» и традициям ее толкования. В записных книжках Чехов написал о «Чайке», что обнаружить новое и художественное могут только наивные и чистые. Наверное, он ошибался. Так бывает не всегда. Ясно одно: надо приближаться к «Чайке» со своей трактовкой, которая не искажает и не опрокидывает пьесу навзничь, а ищет ключи к разгадке ее тайн. При любом типе художественного мышления нельзя исключить ненависть Чехова к пошлости, споры о назначении искусства, проблемы поиска смысла жизни и непонятно почему обозначенный жанр — комедия.

Вообще-то, комедия человеческой жизни не очень смешна. Скорее драматична. Выжимать из зрителя смех ради обозначения жанра — комедия — вряд ли продуктивно. Пьесой надо заболеть, испытать душевную потребность ставить именно «Чайку» и что-то важное этим сказать. Иначе появляется множество случайных частных режиссерских изобретений, о которых очень точно сказала замечательный русский критик Наталья Крымова: «В чеховском мире современных режиссеров что-то не столько привлекает, сколько раздражает». Мне думается, что именно желание идти наперекор чеховской проблематике руководило режиссером Николаем Пинигиным. Он не требовал от актеров никакого погружения в душевные переживания героев. В монологе Нины Заречной о мировой душе он узрел грядущий апокалипсис, крах всех земных ценностей, превращение действующих лиц «Чайки» в монстров. От света и надежды все приходят к трагедии потерь. Никакой преобразующей энергии театра не выплескивается в зрительный зал.

Насколько нужна сегодняшнему зрителю еще одна вселенская катастрофа? Возможно, стоит поразмышлять о совпадении чеховского и нашего сегодняшнего духовного опыта. Вряд ли взволнуют и заденут за живое события, происходящие в усадьбе Сорина. Ее мелкие жалкие обитатели неспособны любить, насмехаются над собственными судьбами, ищут оправданий своей бездейственности. Театр обязан проанализировать, почему так происходит. Чехов что-то там закодировал. Отдать пин-код и получить доступ к новой информации обязан театр.

Возможно, по причине новых реалий времени уже никого не удивишь появлением в жизни людей XIX века ноутбуков, видеокамер, киноэкрана, сложного видеоконтента, сложной компьютерной установки. В спектакле Пинигина все это есть, благо нынешняя оснащенность купаловской сцены позволяет творить чудеса.

Однако постановщик не переносит действие пьесы в сегодняшний день. Он оставляет ее в том далеком времени, а следовательно, надо хотя бы немного придерживаться его примет и реалий. Вряд ли доктор Дорн полезет на голубятню, чтобы оттуда вести диалог. Маша, бедная провинциальная девушка, не станет курить в доме любимого ею Треплева. За ужином и игрой в лото приезжие гости не станут сидеть за семейным столом в пальто и шляпах. Заречная, выслушивая откровения Тригорина, не возьмется снимать его на видеокамеру. Свою ревность Полина Андреевна не выявит дракой. Аркадина и Треплев, мать и сын, все же связаны любовью и не решаться стрелять друг в друга. И так множество всевозможных мелочей, в том числе касающихся перевода на белорусский язык.

Птица чайка, которую за крыло волокут по сцене, похожа на аэроплан.

Поднимается занавес, открывая узкое пространство, зашитое с трех сторон досками. Разномастные стулья, столы, предметы багажа. Две непривычные детали оформления: большая бочка с водой и выступ в стене, к которому прислонили шаткую лестницу. В бочке главная героиня Аркадина будет «мочить» главного злодея Тригорина, приводя его к выводу, что нет у него своей воли. По лестнице поднимется немолодой доктор Дорн и будет оттуда вести душеспасительную беседу, держа в вытянутой руке антенну, похожую на колядную звезду. Влюбленные Тригорин и Нина Заречная разгуливают в белых махровых гостиничных халатах, которые весьма удобны для обнажения торса. Маша не нюхает табак, как у Чехова, а смалит сигаретки и пользуется зажигалкой. Виктор Манаев в роли Сорина не забывает, что он комедийный артист и извлекает юмор из любой ситуации. Аркадина все время помнит, что она известная актриса и не говорит ни одного слова в простоте, фальшиво играет и в горе, и в радости. Учитель Медведенко в исполнении Андрея Дробыша ходит на цыпочках, подобострастно согнувшись в талии, словно мелкий чиновник, и непонятно как такого боязливого педагога воспринимают его ученики.

В спектакле Пинигина очень многое решают актерские индивидуальности. Два состава — два разных спектакля. В любом театре есть артисты, созданные для пьес Чехова, но их умение передавать потаенный драматизм редко обнаруживают режиссеры и отдают чеховские роли совсем другим, а те не умеют открыть скрытые ресурсы литературного материала.

Так Тригорин у Романа Подоляко просто молодой легкомысленный юноша рядом со зрелой и по-женски опытной Заречной в исполнении Анны Хитрик. Тригорин у Павла Харланчука постоянно демонстрирует, что он писатель и что-то там, как начинающий журналист, записывает. Поэтому ему некогда увлечься молодой и красивой Заречной—Гарцуевой, которая уже все умеет и ей не надо гадать о том, стоит ли идти в актрисы.

Чехов автобиографически «расщепил» себя между тремя героями — Тригориным, Треплевым, Дорном.

Дорн — интеллектуальный центр пьесы, умница-немец. Всего этого и близко не проглядывается в бесхарактерном русском раздолбае, которого играет Игорь Сигов. Полина Андреевна — личность неприметная, и не столь агрессивная, как у Елены Сидоровой. И только Маша, «вторая чеховская женщина», «черная чайка» в исполнении Виктории Чавлытко — единственная живая душа спектакля. Она естественна, умна в своей жесткости и прозаическом драматизме, никому не навязывает своих страданий и искренне заслуживает сочувствия. Однако пьеса не только о ней.

Известно, что Чехов заложил в пьесу «пять пудов любви». О ней докладывают зрителю во фронтально выстроенных мизансценах. Ни теплого соприкосновения на сцене, ни нервной энергетики не сбрасывается в зрительный зал. Зато все ссорятся, дерутся, кричат. В пьесе Чехова застрелился Треплев. В купаловской «Чайке» звучит не менее десяти выстрелов. Стреляют мать и сын. В какой-то момент кажется, что все готовы перестрелять всех, хотя и нет в руках оружия. Стрелялки детские — сложенными пальцами правой руки. Зачем?

В письме к великому Всеволоду Мейерхольду, который играл Треплева, Чехов советовал:

«Не быть резким в изображении нервного человека. Ведь громадное большинство людей нервно, большинство страдает, меньшинство чувствует острую боль, но где — на улицах и в домах — вы видите мечущихся, скачущих, хватающих себя за голову. Страдания выражать надо так, как они выражаются в жизни, т. е. не ногами и не руками, а тоном, взглядом; не жестикуляцией, а грацией. Тонкие душевные движения, присущие интеллигентным людям, и внешним образом нужно выражать тонко. Вы скажете: условия сцены. Никакие условия не допускают лжи». Из этого очевидно, где тонко, там и рвется. Стоит прислушаться к автору.

Спектакль начинается с драки и заканчивается неотвратимой катастрофой с кадрами японской Фукусимы. Апокалипсис. Чехов в «Чайке», возможно, прогнозировал его через 200 лет. Но он не предлагал накрыться простыней и ползти в сторону кладбища, а напоминал постоянно о вере и цели. Прошло полсрока — сто лет. И совсем не хочется уже сегодня думать о неизбежном.

Фотографии предоставлены театрами.