Людмила Громыко

С Пиппо Дельбоно мы говорили о жизни, об искусстве, о религии, о том, какой замечательный актер Бобо и как в этом мире все устроено… Показанные на «ТЕАРТе» «Орхидеи» – это больше, чем спектакль. Степень искренности, открытости режиссера перед публикой изменила представление о современном театре.

Кто такой Пиппо Дельбоно, в Беларуси знают немногие. Как объяснить тем, кто не видел ваш спектакль: кто вы есть?

– Трудно ответить на этот вопрос. Начну с того, что я театральный режиссер. Считаю себя актером. Предметом моих интересов становились разные виды искусства: танец, музыка, театр, кино. Творческий поиск завершился тем, что я все это перенес на сцену. Думаю, у меня разностороннее образование, на 360 градусов. В одном из фильмов Бергмана есть фраза: «Театр – это место встречи людей». Я разделяю его мысль. Для меня театр – место встречи. Это возможно, даже если люди в зрительном зале будут просто молчать.

Одна из публикаций, которая предваряла ваше появление в Беларуси, называлась: «Пиппо Дельбоно – печальный клоун». Как относитесь к такому заголовку?

– Он мне нравится. В слове «клоун» содержится ссылка на развлечение, а развлечение является частью моей натуры. Это моя характеристика. В тоже время – «печальный клоун». Печаль и развлечение – антонимы, две противоположности. Один французский критик в своей статье написал: «Пиппо Дельбоно заставляет нас плакать, потому что он комичный». Очень часто клоуны или комики заставляют людей плакать, не только смеяться. Вообще, комизм – моя черта, присутствует в моих спектаклях. Но, конечно, там есть рана, боль. Есть некая дань времени. Мы живем в такую эпоху, которая, с одной стороны, комична, с другой абсурдна. Даже можно сказать – грустное время.

Но в чем для вас смысл театра? Важно открывать нюансы жизни, разговаривать с людьми, это способ самовыражения, все вместе или что-то еще?

– Да, открывать нюансы жизни. Но самое главное – это место встречи разных людей, отличающихся друг от друга. Именно их отличие представляет собой ценность, стимул для развития. Если бы все люди были одинаковыми, то не могли бы совершенствоваться и расти в творческом плане. Поэтому принятие несхожести людей для меня является одной из самых важных концепций.

То, что вы делаете, вызывает много вопросов и у зрителей, и у профессионалов. Но… какой театральной системе вы принадлежите, или спектакли ваш свободный творческий полет?

– Я учился у больших мастеров. Своей сильной стороной считаю технику, в то же время я артист-анархист. Корнями ухожу в классический театр, изучал системы Пины Бауш, Ежи Гротовского. Могу сказать, что знаю, каким, согласно западно-европейской традиции, должен быть актер. Но я обращался и к африканским традициям, изучал восточный, в том числе, балийский театр. Все это постарался воплотить на сцене – за счет включения разных видов искусств. Музыка, танец, хореография играют важную роль в моих спектаклях. Меня не интересует буржуазный театр ХVIII века, но и психологический не привлекает. Считаю, что это театр «гетто», ниши, узкоспециализированный. Меня вдохновляют произведения великих авторов – Шекспира, Чехова, Пиранделло. Но я не стремлюсь повторять их тексты с хирургической точностью. Они дали мне путевку, направление, а я сам выбираю, каким образом использовать их сочинения. Делаю выжимку, концентрат из того, что они написали. К тому же, мой театр – народный. Такое отношение возникло как протест против того, что происходило в Италии и во Франции, где театр превращался в место встречи привилегированных людей. События на сцене были очень далеки от реальной жизни. Простые люди перестали интересоваться сценическим искусством, самым доступным развлечением стало телевидение. Меня это очень раздражает. Поэтому свой народный театр я противопоставляю искусственному, элитарному.

А что есть ваш стиль?

– Не хочу определять свой стиль. Пусть это делают интеллектуалы. Я никогда не искал стиль, я ищу правду. Если ищешь правду, то попадаешь в правильную форму. А если ищешь форму, то никогда не достигнешь правды. Просто использую различные методы поиска правды.

Что, в таком случае, есть правда?

– Правда – смотреть смерти в глаза. Всегда нести с собой это видение, поскольку только на пороге смерти человек становится правдивым. Если мы будем помнить об этом, не будет расизма, не будет предубеждений против других людей. Важно всегда помнить о смерти, и в тоже время жить. Смотреть в глаза смерти, но говорить о жизни. В театре мы много говорим о жизни.

Что значит жить для вас, для Пиппо Дельбоно?

– Попытаться немного изменить мир, в котором живем. И когда придет момент уходить, осознавать, что в нем что-то изменилось. Я считаю, такую цель должен ставить перед собой любой актер. Работать для того, чтобы в мире было больше мира. Гениям, от Толстого до Пикассо и Достоевского, которые опередили свое время, была присуща человечность, и они задумывались о мире. Естественно, каждый творческий человек должен идти в ногу со своей эпохой и соответственно менять способ выражения. Сегодня мы пользуемся сотовыми телефонами, компьютерами, и мой театр адаптирован во времени, которое меняется.

Изменить мир – это значит изменить людей. Но зачем менять людей, если они все равно умрут и будут жить с мыслями о смерти?

– Изменить мир – прежде всего значит изменить себя. Я буддист уже 25 лет, начал практиковать это в 1989 году. У меня очень большой опыт. Со мной рядом всегда была сестра, которая вносила ясность в мои мысли. Да, конечно, люди умирают, но есть что-то большее, неподвластное умиранию. Например, остаются произведения искусства. Я читаю Толстого и нахожу, что его мысли очень близки буддизму.

Вы верите в жизнь после смерти?

– Да, верю, хотя в буддизме отсутствуют понятия «жизни после смерти», «Бога», «высшей сущности». В буддизме это обозначается как что-то недоступное нашему пониманию.

Меня всегда пугает попытка людей утвердить несуществующее, то, что нельзя увидеть и изучить. Абстрактное. Мне ближе атеизм. Атеизм избегает ошибок многих религий. Ошибок материального воплощения несуществующих концептов, таких, как Мадонна, Бог, распятие. вечная Вселенная. Мы не знаем, сколько звезд во Вселенной и когда она была сотворена. Наш мозг обладает неограниченными возможностями, но нам доступно лишь пять процентов из них. Возможно, есть жизнь после смерти, но мы об этом не знаем.

В своих спектаклях вы занимаете больных людей. Это гуманитарная миссия?

– Они играют в моих спектаклях, потому что великие актеры. Гении. В труппе есть три таких исполнителя: глухонемой Бобо, который 47 лет провел в сумасшедшем доме, бывший бомж и даун. Я должен сказать, что это самые лучшие мои актеры. Например, о Бобо газеты написали: «Никогда в истории не было актера с немыми сценами, который стал главным героем». В Париже прошла выставка, на которой были запечатлены все персонажи Бобо, сыгранные в течение многих лет. Эти актеры в моем театре присутствуют только потому, и это фундаментальная вещь, что являются носителями правды.

Не имеет значения тот факт, что они не профессиональные актеры?

– Непрофессионалы, так как не изучали что?

Не изучали актерское искусство.

– Они уже 20 лет со мной играют.

В таком случае, что здесь имеет значение? Что делает человек на сцене?

– Да, мы считаемся в кавычках нормальными людьми, исходя из этого попытались выработать физическую технику. Приблизить актеров к тому, чтобы они нормально играли концепцию смерти. Я не могу сказать, что обошел все сумасшедшие дома и все ко мне пришли. Но я встретил трех человек, которые, хотя и не обладают профессиональными навыками, секрет, как играть смерть, носят в себе. Сейчас я снимаю кино, и многие итальянские актеры хотят работать со мной. Но нет никого, кто мне интересен. Я нашел беженцев из Афганистана, которые приплыли в Италию на лодках. По крайней мере восемьдесят процентов моих актеров – беженцы. Работаю с ними не потому, что такой хороший. Я не католик и не коммунист. Работаю потому, что в них есть художественная красота, такая, какой нет в других людях. Наверное, это переосмысление неореализма. Если хотите, еще одна интерпретация неореализма. Сыграв однажды, они остаются со мной. Они таят в себе такую силу, такую правду! Но я не говорю, что хочу только особенных людей. Мне нравятся все актеры.

Думаю, вы счастливый человек, потому что можете позволить себе заниматься искусством, потому что театр для вас прежде всего – искусство.

– Для театра в Италии сейчас не самые легкие времена. Например, я зарабатываю больше денег не на спектаклях в своем театре, а когда сам снимаюсь в кино. Мой театр, хотя и народный, очень зависим от отклика, от восприятия публики. А мои продюсеры говорят: «Ты снимаешь беженцев, почему бы тебе не снять звезд кино. Мы дадим тебе больше денег за звезд». Поэтому, когда снимаю фильмы с беженцами из Афганистана, очень часто вкладываю свои средства. К счастью, на мои спектакли приходит много зрителей, много молодежи. На гастролях в Париже и в Милане у нас три-четыре вечера аншлаг. Если бы публика не принимала мои спектакли, я бы просто провалился и не смог заниматься искусством. Мой театр – это окупаемый театр.

У вас нет никакого финансирования, только то, что заработаете сами?

– Вообще-то, «Компания Пиппо Дельбоно» входит в структуру регионального «Эмилио-Романья театро», который принял труппу в свой состав. Но все-таки существование моего театра зависит от успеха у публики. И я действительно счастливый человек, благодарен судьбе за то, что приходят зрители. «Эмилио-Романья театро» находится в толерантном, одном из передовых регионов Италии. Здесь всегда с большим пониманием относятся к проблемам беженцев и больных людей. Так что сама область способствует нашему развитию. Однако в стационарных театрах играют преимущественно классику. Все таки, мой казус – необычный случай, аномальный.

Мы говорили о том, что вы не боитесь жить, глядя смерти в глаза. А есть ли свет в конце тоннеля?

– Я бы сравнил свое отношение к этому вопросу с экономикой. В экономике есть краткий период, средний и долгосрочный. Если мы говорим о кратком и среднем периоде, то изменения не видны. Может быть, даже тоннель становится более темным, хаотичным и туманным. Но я уверен, что в долгосрочной перспективе в этом тоннеле, в этой темноте появится свет. Есть фраза режиссера и поэта Пьера Паоло Пазолини: «Бросайте, отправляйте свои желания, как можно дальше, чтобы радость от игры с ними сопровождала вас, как можно дольше». Я отбирал для своих спектаклей тексты Данте, Чехова, в которых есть надежда. Спектакль «Орхидеи», конечно, трудный, там есть насилие, но все хорошо заканчивается и свет торжествует. Мне кажется, моя жизнь тому подтверждение. В 1989 году мне поставили диагноз и сказали, что через год я умру. Но прошло 25 лет… Впрочем, итальянцы скорее всего сохраняют надежду и веру.

Фотографии: teart.by, dverifest.wordpress.com