Людмила Громыко

Среди молодых белорусских драматургов новой волны Виталий Королев появился неожиданно. Настолько, насколько неожиданным может быть появление в профессиональном сообществе человека одаренного. Популярную идею о феномене современной белорусской драматургии, он, безусловно, развивает. Спектакль «Участковые, или Преодолеваемое противодействие», показанный прошлой осенью на «Belarus Open», стал смелым приближением к нашей действительности. Его новая пьеса «Опиум» — не для слабонервных. На  постановку  творческая группа собирает деньги на краудфандинговой платформе «Улей».  «Опиум» может стать первым спектаклем, поставленным на народные деньги. О пьесе, не о будущей постановке, мы беседуем с Виталием Королевым.

Для вас драматургия – игра?

– Нет. (Долгая пауза, озадаченно). Я пытаюсь понять какой смысл вы вкладываете в это слово. Ни в коем случае не игра. Скорее… осознанная необходимость. Свобода. Говорю то, что хочу, и получаю от этого удовольствие.

По образованию вы – археолог. Копали, копали, и вдруг решили пьесы писать. Можно какую-то параллель провести между археологией и драматургией? Что сейчас копаете?

– Себя. Копаю себя.

На постановку «Опиума» собирают деньги, и в интернете это сопровождается фразой: «самый честный спектакль 2016 года». А что это значит: все остальные – не честные? Как можно отмерить?

– Эту фразу придумал не я, но от нее не открещиваюсь. Может быть, сравнивать с другими спектаклями не совсем правильно, потому что еще неизвестно, какими они будут в этом году. Но под тем, что «Опиум» честный спектакль, подписываюсь определенно. Во всяком случае, когда писал пьесу, я не ограничивал себя какой-то самоцензурой, внутренними запретами. Писал, не надеясь, что это будет поставлено.

А разве может быть установка: я пишу честно или я пишу нечестно, ограничиваю себя или не ограничиваю? Это не кажется абсурдным?

– Если человек пишет пьесу и не думает о том, что получится, то это честная пьеса. Если начинает ограничивать себя какими-то конъюнктурными или моральными факторами, например, начинает думать о том, будет ли эта пьеса поставлена, то тут уже его искренность вызывает сомнение. Я могу не использовать в тексте ненормативную лексику, вообще против мата на сцене и в «Участковых» этого сознательно избегал. Но в пьесе «Опиум» ненормативная лексика уместна. Если бы ее там не было, я бы не сказал, что был абсолютно честен с самим собой.

Вы представляете в каком сценическом пространстве ваш текст может существовать, представляете аудиторию, к которой обращаетесь?

– Естественно, я хочу, чтобы пьеса была поставлена, но не думаю о том, как это будет сделано, где и кем. Потому что я человек не из театра, не связан со сценой по жизни.

Но современный театр для вас какой?

– В первую очередь актуальный, интересный, не скучный.

В современном театре форма не важна. Гораздо более важно содержание. Пусть это будет лазерное световое шоу на Минск-арене или выступление в подъезде на 10 минут – не имеет никакого значения. Если спектакль цепляет зрителя за живое, значит, театр достиг своей цели.

Драматург чувствует жизнь острее, чем обыкновенные люди?

– Может это звучит немного пафосно, но мне кажется, что тут причинно-следственная связь нарушена. Все наоборот: человек, который остро чувствует жизнь, становится художником, драматургом, поэтом. Я такой же обыкновенный человек, как и все. Но мне кажется, что я эту жизнь вижу чуть лучше, чем большинство людей. Замечаю какие-то тонкости, нюансы, детали.

Вам свойственно обостренное чувство справедливости?

– Нет.

Вы просто отстраненный наблюдатель?

– Задача любого художника быть наблюдателем. Но только не отстраненным, а увлеченным.

Как вы переживаете сюжеты и судьбы своих героев?

– Когда рождается какой-то сюжет, я почти все проецирую на себя. Смотрю, какую реакцию во мне это вызовет. Чувствую боль. Да, однозначно, – боль. И радость, когда что-то готово, и мне более-менее нравится. А вначале – муки творчества. Вначале тяжело. Но если художнику не тяжело, скорее всего ничего не получится.

Опиум – это наркотик, а в пьесе «Опиум» – духи, от которых отказывается любимая девушка Андрея…

– Да, в значении наркотика это слово в тексте не употребляется. Потому что опиаты, героиновые наркотики, ужасны по своему воздействию на человека. И нет здесь ничего позитивного. Я не пробовал, но много читал об этом. А в контексте пьесы опиум – это то, что одурманивает, отравляет нас.

Значит, опиум как обнажение проблемы, ее обострение?

– Если говорить о социальной функции театра, то, возможно, да. Определение проблемы – уже путь к ее решению. Собственно, это и есть практическая составляющая для общества, для человека. Но я люблю, когда зритель думает сам. У меня очень много недосказанного в тексте.

– Если человек пишет пьесу и не думает о том, что получится, то это честная пьеса. Если начинает ограничивать себя какими-то конъюнктурными или моральными факторами, например, начинает думать о том, будет ли эта пьеса поставлена, то тут уже его искренность вызывает сомнение.

На самом деле, я думаю, что в пьесе сказано очень много. Для меня здесь ключевое слово и ключевое место, вокруг которого происходит действие, – дом. При этом его сакральное значение как бы заземляется. Дом для ваших героев – некое сердечное пространство, потому что все любят мать. С другой стороны, сыновья из дома стремятся уйти. И возникает жилплощадь с отсутствующем духовным пространством.

– Не все конкретно сформулированные в словах смыслы рождаются осознанно. Вы мне сказали фразу, и я пытаюсь понять… Ведь слово само по себе ничего не значит, имеет значение только смысл. И я пытаюсь синхронизировать ваш посыл со своим. Ну, да, я согласен.

Может это вас удивит, но я увидела параллели с главной белорусской пьесой – «Раскиданным гнездом». Только дом ваших героев не разрушен, его никто не отнимает. Он у них есть. Но он пустой. За свою жизнь герои ничего не нажили. Они стремятся покинуть дом. Единственное, что их удерживает – мать. Да и уйти, по сути, невозможно. Мечта Андрея поступить в институт, получить образование оказывается чем-то иллюзорным.

– Но для того, чтобы получить образование, ему тоже нужно покинуть этот дом.

Как ваши герои соотносятся с большим миром?

– Думаю, что ситуация скорее общая, чем исключительная. Я не писал пьесу про изгоев, про князей мышкиных, но писал про людей, которые вот тут, рядом. Во всяком случае, хотел так написать. Драматургия по своей природе обязывает убирать все лишнее, и поэтому мы видим большое количество драм и трагедий за короткий промежуток времени.

Да, найти работу в Москве, в Украине – это не выход. Но страшна картина, которую вы обрисовали: мир как некое непознанное пространство вокруг людей, которые замкнуты в ничто.

– Безусловно, это пьеса не про Украину, и не про войну. Скорее про неосознанное неприятие семьей мира и миром семьи.

Мне кажется, что это – абсолютно белорусская пьеса, она из нашего пространства, духовного и физического. Локально высвеченная история небольшой семьи, которая жила долго, ничего не нажила и теперь отчаянно пытается уцелеть. Но в пьесе существует и некий контекст, который не каждому драматургу удается создать. Мир, выносящий простому человеку приговор.

– Я очень хочу, чтобы мои пьесы заканчивались хорошо, чтобы в финале все были счастливы. Но почему-то не получается. Хотя в принципе я человек позитивный. Наверное, трагический финал и продиктован контекстом. Видимо, все же я не хотел, чтобы этот мальчик выжил. Если бы хотел, то написал бы иначе. Но получилось так, как получилось. Возможно, если зритель посмотрит спектакль, он что-то изменит в себе.

Но что должны были сделать ваши герои, чтобы выжить, сохранить дом, наполнить его живой жизнью, чтобы был достаток и счастье?..

– Мне не хочется говорить: «Ничего, у них шансов не было». У этих персонажей существуют некие более глубокие, экзистенциальные проблемы, которые нельзя решить простым бытовым выбором: поехать на заработки в Москву или в Украину. Предлагаемые обстоятельства жизни вели персонажей туда, куда привели. Изменить что-либо каким-то поступком было бы сложно. Однако в пьесе к Николаю не приходит этот инсайт, который бы  объяснил, в чем действительно его проблемы.

Даете пространство режиссеру?

– Даю пространство режиссеру и зрителю, чтобы они могли думать, чем на самом деле руководствуется персонаж, что им движет.

Этот персонаж может существовать и с той мотивацией, которая есть в моем замысле, и с той, которую ему придумает режиссер. Все-таки режиссер – автор спектакля, а зрителю совсем не обязательно идти в театр с надстройкой от драматурга.

Вы согласны, что их дом – это сердечное, но бездуховное пространство?

– Да, потому что поиск духовного идет где-то на стороне. Дети не могут найти духовность в семье, и поэтому вынуждены искать ее вне дома.

Но как жить, Виталий?

– Поступать в университет. Ехать на заработки в Украину, никого не убивая при этом. Так и жить…

Но ведь вы убиваете своего героя.

– Да, но я убиваю руками Стаса. Вот как жить Стасу? – вопрос хороший. И я не знаю, как на него ответить.

– Я очень хочу, чтобы мои пьесы заканчивались хорошо, чтобы в финале все были счастливы. Но почему-то не получается.

Тогда картина получается еще страшнее. Вот есть дом, пусть бездуховное, но сердечное пространство. И герои каким-то образом пытаются его сохранить. Во всяком случае, они его ценят. А беда приходит извне. Все заканчивается. Дома больше нет. Коля на Украине. Андрей убит. Мама задыхается и, скорее всего, умрет: ей нужны лекарства, на которые нет денег. А Стас – как некий фантом, который пришел и победил. Поставил точку в конце истории.

– Стас – это обстоятельства. Квинтэссенция всех обстоятельств, с которыми борется семья, но в итоге проигрывает.

И все-таки, для вас – про что все это?

– Про людей, индивидуумов, которые живут в семье и взаимодействуют там; которые живут в обществе и взаимодействуют с ним. И про то, как это взаимодействие (включая связь с мировым сообществом в целом, потому что интернет и СМИ – это уже не влияние соседей, а влияние современного мира) отражается на конкретном человеке, на семье.

Семья на перепутье в стране, и семья на перепутье в мире?

– Да, там же есть цитата Никсона: «Телевидение в современном виде – опиум американского народа». Слова, сказанные 50 лет назад, на другом континенте. Но они актуальны здесь и сейчас. Я может быть чересчур педантичен, возможно, где-то перфекционист, но перед тем, как сесть писать пьесу, пытаюсь продумать все очень глубоко. Стараюсь заложить в нее посыл, который кем-то считывается, а кем-то нет. Если он считывается, то я этому очень рад.

Структура пьесы абсолютно точно выстроена. При этом вы двигаетесь по событиям, а не по сюжету. Сюжет не возникает из каких-то значительных событий и поворотов в жизни. А все происходит очень просто, бытово. Мать говорит: «Если ты уедешь на Украину, я просто умру», а в следующей сцене сын уже в Украине. Из смысловых бугорков возникает объем и контекст пьесы.

– Да, сюжет простой. Важные события, в том числе главные, вынесены за текст.

Но ведь на самом деле именно так в жизни и происходит все самое страшное. Люди смотрят друг на друга, говорят, не повышая голоса, пьют чай. А настоящая жизнь, которая потом будет их ломать, калечить, доводить до психоза происходит в это время параллельно. И они на нее никак не могут повлиять. Получается, люди фигурки в чьих-то руках. Что есть человек тогда?

– (Иронично) Венец создания. Но ведь общество состоит из «человеков». И я считаю, что каждый человек может влиять на это общество – так же, как общество влияет на него. Вот только обстоятельства бывают фатальными. Как человек я не принимаю такой предопределенности, но получается, что написал про это.

Вы человек и вы автор – несовместимые сущности?

– Здесь существует конфликт. Я это чувствую.

Хотите сказать, что пьеса живет своей жизнью?

– Если бы я писал автобиографическую монопьесу, конфликта, наверное, не было бы. Но в «Опиуме» люди живут своей жизнью, и в других, нежели я, обстоятельствах. И, конечно, они со мной конфликтуют. Где-то они меня побеждают, где-то побеждаю я.

Спасибо. Мы поговорили о вашей пьесе, и все-таки до конца не раскрыли ее сюжет. По-моему, это правильно.

Виталий Королев. Журналист, сценарист, драматург.
В 2006 году окончил исторический факультет БГУ. Работал в МВД. Член Союза писателей Москвы. Автор пьес: «Участковые, или Преодолеваемое противодействие», «Опиум», «Москва Театральная». Пьесы входили в шорт­листы международных конкурсов драматургии «Ремарка», «Евразия», «Свободный театр». Опубликованы в журналах «Кольцо­А», «Литеры». Работает в рекламном агентстве TDI Group.

Фотографии Анны Гринкевич и Дарьяны Добрянской.