Людмила Громыко

Программа перформансов в белорусскую афишу ТЕАРТа попала не случайно. И не только потому, что междисциплинарные рамки театра обозначаются все более явственно. В современном искусстве личность творческого человека решает многое. Но в современном белорусском театре ее часто хочется простимулировать. Константин Мужев – известный белорусский художник, яркий и скандальный перформер, сам себе актер и режиссер. На ТЕАРТе показал перформенс «oRаL в музее»: его участники забросали зрителей свиными головами, Мужев, глубокомысленно вздыхая, замер на авансцене со свиной головой в руках. Теперь вот беседуем о том, существует ли театр художника и вообще, что это было?

В этом году на Belarus Open очень креативными людьми, художниками и поэтами, была представлена программа перформанса penAtra(C)tion-VII, которая на многих произвела сильное впечатление. Но как вы объединились и для чего? И вообще хотелось бы понять существует ли на самом деле театр-художника?

– Объединились, наверное, для популяризации современного искусства. Настоящего. В группу свободно входят и выходят из нее разные перформеры. Тот, кто хочет. Программа постоянно меняется. У нас есть люди, которые повторяют свои работы, есть те, кто, как я, например, свои работы практически не повторяют никогда.

Группа, открытая для идей и для их осуществления?

– Да.

Но ты профессиональный скульптор, зачем тебе перформанс?

– Для меня любой вид художественной деятельности – это прежде всего изобразительное искусство. Здесь, скажем так, и кроется ответ. Перформансы, в которых не происходит никакого художественного действия, для меня таковыми не являются. И в моем понимании перформанс – это некая художественная форма. Сложная или простая. Там может быть скульптура, видео, живопись. Сборная начинка конструктора из разных видов искусства.

Слово «действие» – ключевое для театрального искусства. А что такое художественное действие? И что отличает театр от перформанса?

– В театре есть игра актеров, а в перформансе чаще всего нет никакой игры. Есть некая художественная направленность. Допустим, человек что-то красит, или размазывает говнище себе по лицу, или руку себе отрезает… Исполнитель перформанса является холстом, чем-то, что потом превращается во что-то… Плюс какая-то теоретическая начинка. Бывают перформансы абстрактные, в которых нет никакого человеческого смысла, отсутствуют такие понятия как политика, социум, любовь. Перформанс может происходить от этого места – и до этого. Например, исполнитель палку измеряет – от одного конца до другого или папки переносит. Есть какие-то расстояния, какие-то формы, но в принципе, происходит чистое абстрактное действие, где нет никакой идеологии.

И все же, в твоем перформансе, показанном на ТЕАРТе, присутствовал театр.

– Да, я специально это сделал. Потому что… если ты идешь ловить голубей, то сов не ловишь.

Мне кажется, что в какой-то момент, не знаю точно, когда это произошло, может, в конце ХХ века, театр начал присматриваться к перформансу и заимствовать у него какие-то художественные формы. Из перформанса – в театр. Но вообще думаю, что перформанс первичен. Вначале возникло некое лаконичное действие, потом к нему прибавилась игра актеров, и пошло-поехало. Шествия и парады в Древнем Египте, Риме, Греции, даже мумификация – все это своего рода перформансы.

Но сегодня перформанс – еще и высказывание художника, которое происходит «здесь и сейчас». Всегда актуально, сиюминутно и всегда заканчивается.

– Это выстрел. Перформанс может прекратиться, а может не прекращаться. Его можно остановить в любой момент, он от этого суть не меняется.

А главное, не нужно ничего долго и упорно втолковывать зрителю, который в состоянии понять все мгновенно.

– Да, сегодня в квартире может звучать музыка, работать два компьютера, два телевизора… Человек это все впитывает одновременно. А его мозг успевает что-то перерабатывать. Вал информации, и скорость ее обработки соответствующая. У меня были работы на эту тему. Поэтому театр в устоявшейся традиционной форме – скучен и посредственен. Нужна какая-то новая форма. Тоже в изо. Как-то я пришел на выставку, посмотрел на картины и понял, что всем нас…ть на то, что там висит. Только тому не фиолетово, кто сам это повесил. В наше время, чтобы заинтересовать зрителя, надо сделать что-то ТАКОЕ… Например, в Москве при существующей там скорости жизни, для того, чтобы люди остановились, надо, наверное, чтобы с сотого этажа лось упал. Вот тогда они на минуту остановятся, а потом побегут дальше.

И как быть художнику в такой ситуации?

– В том, чем занимаюсь, я себя считаю чистым экспериментатором. У меня нет такого: сейчас я закончу геометрическую скульптуру, завтра  овальную, после завтра резную… И я не хочу жить по принципу западной галереи: подписал договор, а потом лет двести, пока не издохнешь, делаешь одно и тоже. У меня  сегодня скульптура, завтра кино и перформанс, послезавтра живопись.

Свободное художественное проявление?

– Свободное художественное падение… с крыши. Ведь основной кайф, который получаешь от перформанса, – в ожидании того, что получится. Ты все-таки веришь, что получится, и в ожидании этого тебя очень сильно потряхивает. Ситуация выхода на сцену и есть самый интересный момент. А зрители видят уже итог. Это – живая картина, живая скульптура. Такой выстрел – бах! Люди попадали – и все.

Что тут главное для тебя: возможность высказаться, поиски контакта, энергообмен?

– Энергообмен, попытка направить людей в нужное русло. Все-таки мои перформансы морально обучающие, дрессируем людей, чтобы они были умными… Я веду игру с человеком, на какой уровень по смыслу он может попасть, не знаю. Но знаю, что хочу сказать и с каждым разом пытаюсь сделать структуру сложнее. Хромосомы рисуем… Здесь есть один хитрый момент: я делаю представление один раз, а чтобы его до конца понять, надо еще в записи несколько раз посмотреть. Как в хороших фильмах: сколько раз смотришь, столько открываешь для себя что-то новое. Мы работаем по принципу хороших режиссеров.

У хороших режиссеров есть сквозные темы. А у тебя?

– Очень много перформансов я делаю о себе лично. Другие перформансы на темы серьезные, которые в миру находятся.

А чему ты хочешь людей научить?

– Не быть «животными». Перформанс, который был на ТЕАРТе об этом. Такой посыл на сегодняшний день.

Но такой посыл может возникнуть от какого-то болезненного соприкосновения с миром.

– Этот мир постоянно чего-то не догоняет. Существует на уровне вируса, и он меня этим очень сильно расстраивает. Я бы не хотел, чтобы так происходило. Но это происходит и усугубляется. Кажется, что мы идем к третьей мировой войне. Скоро тут танки пойдут и все такое, а может не пойдут, просто сделают гриб из Беларуси, и все.

Тебе больно жить?

– Мне достаточно комфортно жить, потому что я стараюсь подальше от людей находиться. Я социофоб. Чем старше становлюсь, тем меньше хочу их видеть. Они меня пугают своим невежеством и желанием друг друга с говном съесть.

Тогда есть некоторые противоречия в твоей деятельности: между стремлением выйти к людям, обнажиться перед ними и желанием закрыться от людей. Поэтому строишь забор вокруг дачи?

– Да, конечно. Я еще там ток проведу – на всякий случай. Просто на самом деле этот забор не так воспринимать надо. Это как у Пинк Флойд – стена. Роджер Уотерс строил стену, потому что его задолбали люди, фанаты и т.д. И он в итоге придумал стену, которая его закрывает от концертного зала. Потому что ему было плохо от толпы, и тогда эта ситуация со стеной появилась. А потом в конце стена просто рушится. Такая же фигня с забором. Забор я построил не потому, что я внутри забора нахожусь, а потому что за забором находится внешнее.

Такое мироощущение не может перерасти в трагическое?

– Откуда я знаю? Может быть, а может и нет. Посмотрим. Мы живем в мире, где человек в неком подвешенном состоянии находится. Спасибо мировым лидерам за это. Даже темы не надо придумывать для перформансов, они везде. Выходишь из квартиры в городе Минске, и темы начинаются сразу, одна за одной. Вся эта чушь заставляет делать работы на тему происходящего вокруг.

Какие у тебя были темы?

– О войне в Украине, о сером социуме. Был перформанс о беженцах. Был про олигархов и манекенщиц.

Ты по жизни оптимист или пессимист?

– Пятьдесят на пятьдесят. Я очень реально воспринимаю мир. Мне хочется верить, что люди не идиоты полные. Но это как шапка медузы. Шапка медузы верит в позитивное решение всех планетарных проблем, а вот щупальца говорят, что людей надо жалить. Потому что если их не жалить, как орел или коршун, не прыгать на них сверху со своими мыслями, идеями и рассказами, то ничего путного не будет. Хотя бы маленький укус в задницу – это уже неплохо.

Какое место в твоей жизни занимает скульптура, может ли так случится, что перформансы когда-либо закончатся?

– У меня никогда не пройдет желание заниматься перформансом, потому что перформанс – это и есть я. Скульптура – тоже хорошо. Я в какой-то момент понял, что скульптуру тоже хорошо делаю. На балконе раньше работал, в подъезде, потому что в Союз художников меня не берут. Сейчас вот мастерскую сделал, займусь плотнее.

Почему в Союз художников не берут?

– Паспорт просрочен. Хаххххха!!! У меня теперь мастерская есть, мне туда? А они и дальше будут сидеть, теребить ручки: «В 46 лет мастерскую не дадим, потому что мальчик еще не подрос». Это анекдот какой-то! Этим людям надо идти в поле, собирать свеклу года три без остановки, чтобы мозги на место стали. Художникам вообще нельзя занимать административные должности, у них от этого крыша едет. Это не их профессия. По своей природе они другие, а их в социалку отправляют бумаги перекладывать. Они вместо того, чтобы бумаги перекладывать, ничего не делают, а людям мозги пудрят. Вот и вся проблематика Союза художников. А меня не берут, потому что нет трех выставок, которые я должен был сделать в союзе. Парадокс: есть художник, а взять в союз художников его не могут. Может, что-то изменилось, а я не знаю?

 

Сколько выставок всего у тебя было, больше трех?

– Много, я не помню. Мне сказали, что нужно в международный союз, потому что у меня международных выставок больше. Я ответил, что в него пойду, но что это такое? Есть российский союз художников, японский, а что значит международный? Я в него пойду, но что это такое, хотел бы узнать. Ответа так и не получил.

Так все-таки, перформанс – это театр, или весь мир – театр?

– Весь мир? Весь мир сейчас – это зацикленное действие направленного взрыва. А люди как вирус, сброшенный на планету, чтобы ее уничтожить. Разнесут в щепки, а потом будут опять в шкурах бегать. Я не верю в то, что люди произошли от обезьян. Я думаю, что они уничтожали эту планету уже не один раз.

Где выход? В бездне?

Я нашел для себя выход – в деревне. Чем дальше от людей, тем легче живется. Меньше лишних мыслей.

Но потребность выходить к людям со своим искусством все же остается?

– А я не выхожу к людям в данной ситуации. Меня спрашивают: «Ты это специально для людей делаешь?» Я отвечаю: «Специально для себя это делаю». Все, что делаю для себя – делаю постоянно. Скульптуру – не для человечества, а для себя. У меня выплеск эмоций, и я его исполняю – в скульптуре, в перформансе, в кино, в живописи или графике. Люди в данной ситуации важны, конечно. Приятно, когда на перформанс 2000 человек приходит, а не три. Но, в принципе, и двадцать неплохо. Потому что мы не занимаемся поп-культурой. Потом оказывается, что ты не просто живешь, ходишь по улице и т.д., оказывается, есть что-то, о чем надо думать. Может это спасет тебе жизнь, а может наоборот, убьет тебя.

Точку поставим каким образом?

– Кто не спился, тот застрелился.

Думайте люди, думайте?

– Думайте, чтобы не погибнуть в своем алчном желании кому-то насолить.

Фотографии Евгении Мужевой.