Татьяна Орлова

В какой-то мере бессмысленно махать руками вслед ушедшему поезду, но и молчать о том, с чем не согласен, не хочется. Национальная театральная премия распределена. Победителей не судят. Однако думаю, что созданные ими произведения искусства не могут быть неприкасаемыми, как это случалось в давние времена. Тогда нельзя было критиковать народных артистов. Премия – это не охранная грамота. В настоящем искусстве главные критерии – высокий художественный уровень в сочетании с пронзительным содержанием.

Будучи членом жюри театра драмы несу полную ответственность за его решение. Как человек и театральный критик, считаю необходимым высказаться о том, что меня волнует в сложившейся вокруг премии ситуации.

В феврале 2016 года была подписана инструкция о проведении конкурса. С апреля стали поступать заявки от театров. Летом работала отборочная комиссия. К ноябрю сложился список номинантов из 20 спектаклей. Нетрудно подсчитать, что за девять месяцев должны были родиться «премиальные дети», которые могут радовать белорусское театральное искусство, демонстрировать творческий потенциал и быть надеждой завтрашнего дня. Об этом заявляют организаторы – Министерство культуры и Мингорисполком.

Родители – это не только театры, но прежде всего те, кто является главными фигурами современного театрального процесса – режиссеры, сценаристы, композиторы, хореографы. Приняв свое решение, организационный комитет ничего в нем не поменял за столь долгий срок и не услышал подсказок специалистов. Названные родители оказались бесфамильными. Только три номинации: лучший спектакль, лучшая женская и мужская роли. Обезличенная награда за спектакль может достаться кому угодно – спонсору, директору, осветителю, рабочему сцены. Хорошо, если актерам. При этом организаторы конкурса не поскупились на количество премий – целых 19. Опера, балет, музыкальный театр (бывшая оперетта), драма, куклы, спектакли для детей и юношества. В результате лучшую оперу выбирали из трех, балет из двух, оперетту из двух, кукол из двух, детский из трех номинантов. И только в драме список состоял из восьми названий, хотя мог быть длиннее, если бы не поставили задачу уложиться с финальным показом в неделю.

Были сформированы четыре состава жюри в общей сложности из 40 человек, хотя, сами понимаете, нагрузка была неравномерной. А лучшую постановку по произведению белорусского автора поручили определять наименее загруженному жюри детских спектаклей. Там, конечно же, собрались квалифицированные специалисты – знатоки музыки, живописи, эстетики и только один сценарист, специалист по кино Елена Турова. Практически никто из них не мог ориентироваться в качестве и истории постановок белорусских пьес на сцене, как это сделало бы жюри драмы.

Три новых драматургических текста – «Мабыць?», «Песняр», «Самый маленький самолет на свете» и классика, «Пинская шляхта» Винцента Дунина-Марцинкевича. Критериями должны были явиться оригинальные творческие идеи, которые способствуют развитию национального театра.

Вполне уверена, что тексты Дмитрия Богославского в «Мабыць?» и Светланы Бень в «Cамолете» – абсолютно новое исследование характера белорусов и психологии поколений, поиск подлинности и естественности среди фальши. Абсолютно новую трактовку пьесы «Пинская шляхта» предложил добравшийся до столицы Полесский драматический театр, превративший привычный фарс в трагифарс с современным смыслом. Однако победил «Песняр», который держится на всенародной любви к Владимиру Мулявину. Стоило бы трезво оценить пьесу Василия Дранько-Майсюка, которая по существу является сценарием и вряд ли будет еще когда-нибудь иметь сценическую судьбу.

Естественно, что в любом рассказе о любимом певце и музыканте главным героем должна быть музыка, песня. Не вызывает вопросов и право искусства легко переходить границу сна и бытия, жизни и смерти, мечты и реальности. Когда-то незыблемое единство места и времени сегодня кажется просто смешным. Проблема лишь в том, какой способ реконструкции событий можно считать наиболее удачным, чтобы сказать что-то новое об известной личности.

В принципе все это не столь важно для публики, которая хочет еще раз прикоснуться к жизни человека, который вошел в эпоху как историческая фигура. Но избежать фальши и неправды очень трудно, тем более когда еще остаются живые свидетели.

Много лет прошло после смерти Владимира Высоцкого. Звучат его песни. Зачаровывают по-прежнему. И кто только из артистов не пытается петь «под Высоцкого». Иногда даже очень удачно. Все равно, это лишь подражание или более-менее талантливое клонирование, как в известном российском телепроекте «Точь-в-точь».

В нашем русском театре хорошо поющие актеры. Репертуар строится так, что почти в каждом спектакле востребованы музыкальные таланты. Зритель это ценит. Сейчас музыка и пение комфортнее, чем слова и мысли. Нет ничего удивительного в том, что в спектакле «Песняр» почти после каждой исполненной известной песни в зале звучат аплодисменты. Чей это успех? Театра или Мулявина? К постановочному рисунку спектакля и особенно к пьесе Василия Дранько-Майсюка остаются вопросы. Хотелось бы понять, что было важнее – судьба художника или музыкальная концепция.

Исполненный в жанре мюзикла «Песняр» можно рассматривать как персональный концерт Алексея Еренькова. В программке он заявлен трижды: как автор театральной версии пьесы, автор музыкальной концепции спектакля, исполнитель-вокалист, играющий на клавишных и гитаре. Как человек музыкально одаренный он вполне может сделать собственную сольную карьеру. Поэтому я все-таки отделила бы его личный вклад от усилий всего коллектива театра. В ходе работы над театральной версией постановщик Валентина Еренькова приспосабливала полученный текст к заявленной музыкальной концепции и пошла по пути создания литературно-музыкальной композиции. Этот привычный для концертов жанр исключает стройность сюжета, характеры персонажей и их взаимоотношения. Все намечено пунктирно. Почти невозможно за названными именами великих писателей разглядеть их лицо.

Очень фальшивой выглядит вся обстановка больницы, где в наше время умирает Песняр и врачи-палачи ничем не отличаются от энкавэдэшников середины ХХ века. Объем информации о том, как создаются стихи, какое значение для их создания отведено любви, кто мешает и кто помогает художнику, столь велик, что актеры не успевают его переварить и просто резонируют и прокрикивают текст. Обидно, что для некоторых хороших артистов не определены задачи. Кто такой композитор Толик? В таком ироничном имени персонажа заключено отрицательное отношение. Что может сказать судьбой своего героя Андрей Душечкин? Пейзанка в платочке по имени Нянечка в исполнении Анны Маланкиной похожа на переодетую аристократку. Что делает она рядом с Песняром? Муза или шпионка? Сергей Жбанков – единственный чистый звук. Не столько в смысле хорошего пения. В смысле актерского существования. Чистое лицо. Чистые глаза. Открытость. Наивность. Мало от Мулявина. Но это совсем неважно.

Сегодня изменилась театральная реальность. Для многих театральным идеалом стало умение сделать все, чтобы зритель пришел отдохнуть и развлечься. Он не отдохнет на шести из восьми представленных спектаклей театра драмы. Отдохнет на двух «Песняре» и «Как я стал…» Немудрено, что они считаются кассовыми. Первый при сложной визуальности. Второй предельно простенький – жизнь на ящиках из-под бутылок. Обидно, что их сближает ее величество массовая культура с ее калейдоскопом ощущений и концертными номерами, когда хочется петь и двигаться, использовать тело, а не голову.

«Иллюзии», «Мабыць?», «Саша, вынеси мусор» – малые формы, которым трудно соревноваться с масштабом и размахом неограниченных возможностей «Чайки» и «Песняра». Своей прямой направленностью к сердечному отклику зрителя они рассчитаны на тихое сопереживание и активный мыслительный процесс. Но если этого нет в твоем житейском опыте, ты можешь заскучать от длинных текстов и отсутствия шоковых режиссерских изобретений.

Сложная мистическая вязь «Крейцеровой сонаты» Могилевского театра, глубинные подтексты «Пинской шляхты», спокойная обывательская обреченность «Фро» брестского театра кукол наполнены интеллектуальной информацией о нашей будущности. Оно даже произнесено устами Льва Толстого и написано бегущей строкой на занавесе: «Так жить нельзя».